SYNTAX
GALLERY

«Выращивание пыли. Просьба проявить уважение»

В этом обращении Марселя Дюшана к первым зрителям (друзьям) его «Новобрачной, раздетой догола своими холостяками, даже» («Большое стекло», 1915 – 1923), беспокойство опережало иронию, и на уважение претендовал уже не столько труд автора, сколько материала. Ирония же состояла в том, что для утверждённого физического воплощения времени – пыли – Дюшан лишь время и просил. В новом веке и новых условиях жизни вообще и жизни искусства, успевшего привыкнуть к разнообразию художественного медиума, пыль по-прежнему заявляет свои права на присутствие, на пространство, вверенное ей на жизнь, и на скорость, с которой эта жизнь будет создаваться. Всё это с непременным терпеливым уважением исследует новый корпус произведений Лидии Жудро – «Widerstandserlebnis», – разглядевший в пыли, помимо следа времени, его наследие – опыт.

Пыль как бессменно непрошеный, но верный спутник человеческой жизни, обрамляющий каждый её виток и невозмутимо следующий по всем её неровностям, в первую очередь формирует не материальный фон произведений Лидии, но идейный и приводит к рассуждениям «наук о духе» Вильгельма Дильтея. Установленный философом-идеалистом принцип «переживания сопротивления» определяется в пластичном, чутком к проявлениям внешнего мира абрисе творчества Лидии. В этот раз абрис целиком построен из объектов и заботливо укрыт пушистой шубкой пыли – разноголосой приметой их защиты и одновременной уязвимости.

Объекты – созданные и найденные – покрыты или содержат пыль – равно созданную или «найденную», скопленную. Эти пары выступают тотемным вместилищем «духа», чьи «науки» изучает художница, и вместе с тем служат эмпирическим портретом зарождающейся мысли, которая преодолевает многообразие сопротивлений среди тумана сомнения и путаницы, прежде чем обретает подлинную форму. Будь то сопротивление ластика листку бумаги («Тотем»), дерева – шлифовальной шкурке («Poetry of Uncertainties»), скальпеля – цветному пигменту фотографии («Memento»), или потока воздуха – фильтрующему устройству («Отдушина»), кропотливый труд предметов и владеющей им художницы оспаривает финал формы, а значит – и финал мысли. Его нет, как нет ни начала, ни конца плотно закрученной улитке работы «Утопия», которая не позволяет прочесть ни строчки из ницшеанских заветов Заратустры, на скольких бы языках они ни были напечатаны. Предел размышления невозможен, форма изменчива и потому непобедима, бесконечна – ведь бесконечны частицы, её наполняющие, слова, её формулирующие.

Джон Рёскин, одним из первых публично восхитившийся «изящными капризами, на которые способна пыль», также заслуженно отмечал созидательную силу тех «капризов», состоящую в бесконечной изменчивости, способную на создание самых крепких и самых красивых пород. Читаем и смотрим на обтёсанные трудом и временем «сакральные камни» канцелярского каучука в «Тотеме»; на мерцающие зернистым светом рентгены наждачных душ в «Poetry of Uncertainties». Глядя же на кластерное соседство колумбария цветных колбочек в «Memento», бывшего некогда блоком фотографий в галерее телефона, следуем мудрости Лукреция и вспоминаем, что «ничто не возникает из ничего» и «ничто никогда не погибает».

Анастасия Алешковская